6289
30
1
Так случается, что Человек не перестает быть интересным и после своего Ухода. Многие высказывания и мысли Александра Гаврииловича Абдулова не только совпадают с моими размышлениями о Жизни, но и в некоторых случаях дополняют и очищают мое мировоззрение...
…Последние семьдесят лет очень многие в этой стране занимались не своим делом. А вообще-то я убежден, что в наших условиях это единственный способ найти себя и занять свое место в общественной иерархии.
Вообще-то я сам хочу на что-то влиять и что-то менять. Насколько это возможно, насколько это в моих силах… Я хочу видеть красивые дома, красивую одежду. Красивые лица вокруг. И главное, счастливые лица…
В нашей стране тебе ничего не грозит только в одном случае — если ты бедный, сирый и убогий. Всех раздражают красота, длинные ноги, ясные выразительные глаза…
Я устал от серости. Я не могу видеть чернуху на экране, потому что каждый день сталкиваюсь с ней в жизни. Надоело думать о том, как мы все плохо живем. Давайте наконец думать о том, как все будет — да и есть — хорошо. И делать что-то для этого…
Я устал от серости. Я не могу видеть чернуху на экране, потому что каждый день сталкиваюсь с ней в жизни. Надоело думать о том, как мы все плохо живем. Давайте наконец думать о том, как все будет — да и есть — хорошо. И делать что-то для этого…
Вообще в жизни все гораздо страшнее, чем в кино. Я наблюдал такие чудовищные переходы людей из одного состояния в другое!
Представьте себе, сидят интеллигентные люди, говорят умные, правильные вещи — срабатывает сдерживающий фактор: присутствие постороннего человека, то есть меня, артиста. Потом выпивают стакан. Потом еще стакан. Сдерживающие факторы перестают срабатывать — ты уже становишься своим. Тогда-то все и начинается…
Я уверен, что смог бы работать на Западе. Но мне постоянно чего-нибудь не хватало бы там. Я ужасный патриот своей страны. Я люблю ее за то, что при всеобщем идиотизме и неразберихе можно сделать что угодно.
Ни с того ни с сего завод отгрохать, вовсе никому не нужный. Или, там, от щедрости душевной БАМ создать… Или пройтись по всяким организациям, собрать десять миллионов и снять кино. Разве где-нибудь еще такое возможно? Думаю, прав был Бердяев — необъятное пространство на нас сильно действует…
Я был в Фергане не так давно. Приходил на могилу к отцу. Купил на рынке море цветов, примчался на кладбище: думал, могила неухоженная (давно там не был). И… обалдел: на могиле цветы лежат, конфетки какие-то…
Старушки ко мне подошли: «Саша, думаете, мы забыли вашего отца?» Я был так за него горд!!! Это то, ради чего я всегда буду жить в театре… Потом у меня до самолета время было, приехал в ферганский театр, в котором отец работал. Когда-то он взял в театр маленького узбека — Жору. Тот так и рос при театре. Стал электриком. Я его встретил. Он меня еле узнал и рассказал такую историю: когда отца насильно отправили на пенсию, поздно ночью тот пришел в театр, поднялся на сцену, опустился на колени и поцеловал ее… Потом быстро встал и вышел. Вскоре отец умер… Человек, хоть раз вдохнувший запах кулис, поймет, о чем я говорю…
Каждый сыгранный спектакль, он словно прибавляет тебе возраст: два с половиной часа на сцене — это не такое простое занятие. И конечно, полная глупость и пошлость то, что якобы сцена лечит, что якобы энергия зрительного зала возвращает тебе молодость
От зала, конечно, очень многое идет. Если зал «дышит», если зал реагирует, то, конечно, отдача будет болыпе… У меня однажды была замечательная ситуация на одном спектакле. В первом ряду сидели муж с женой. Они смотрели-смотрели, и вдруг жена, ни слова не говоря, развернулась и — бац: залепила мужу по роже, отвесила такую увесистую пощечину, наотмашь, со всей силы. И он голову спрятал, отвернулся. А она дальше смотрит. Значит, так: история из спектакля совпала с ними, с их жизнью… Я понял, что точно попал в цель, в этот нерв…
Знаете, раньше об актерах ходили легенды, а теперь сплетни… При том количестве информации и дезинформации, которое на нас обрушивается, народ попросту тупеет. Сейчас время шарлатанов, сейчас очень легко обмануть.
Самое сложное из того, что приходится переживать моим близким, — это мое отношение к профессии. Домой прихожу уже не я — тень, руины мои приходят. Терпеть все время руины тяжело. Я бы не хотел, чтобы ко мне руины приходили. По идее, это невыносимо…
Я верю в людей, верю в жизнь. У меня есть один критерий «настоящего» — стыдно или не стыдно. Стыдно мне за эти кадры? Нет. Дальше поехали. А за эти? За эти стыдно. Все, убираем…
Естественно, я сомневаюсь в куче всего, но об этом никто не должен знать. Я делюсь только радостью. Быть с кем-то в горе — самое простое. «Такая потеря» и т. д. Вот порадоваться вместе, когда у тебя все хорошо, — другое дело. За свои сорок шесть лет я проверил это несколько раз. Еще в тридцать три года придумал тост: «Дай Господь, чтобы все хорошие слова мне говорили в спину». Понимаете? Не в лицо. В лицо все говорить умеют, а стоит только отвернуться…
Я живу в будущем, преклоняя колени перед прошлым. За что нам извиняться перед Грузией или Эстонией? Столько лет кормили-поили, а теперь мы должны еще и извиняться. Хватит уже извиняться.
Мы проходим нормальный путь эволюции. Но нам навязывают путь американский. А нам он не нужен. Мы другая нация, мы другие люди, и путь у нас свой. У нас уже был такой период, когда мы жили удельными княжествами. И когда мы вновь соберемся в единый кулак — Русь станет великой. Мы обязательно придем к этому. И когда мелкотравчатые страны типа Эстонии начинают нам грозить кулаком, как это можно вообще всерьез воспринимать? Как можно всерьез воспринимать то, что они называют нас поработителями? Кого там порабощать? Четыре избы — вся страна. Нам надо серьезней и лучше к себе относиться. Надо начинать любить себя. Свою страну, свой народ. Надо понимать, что мы большая сильная Россия. И в России есть не только Москва, Санкт-Петербург и еще несколько городов. Мы — огромная Россия. Нам надо узнавать свои границы. И бить по рукам тех, кто пытается их нарушить. Гордиться своим флагом, своим гимном, а не извиняться перед всеми непонятно за что.
Любовь — это то, что не понимается мозгами. Как только она становится разумной, расчетливой — это уже нечто другое. Любовь — сумасшествие, безумие и все что хотите. Со временем она перерастает в привычку, жизнь идет, и все.
А вначале это неземное состояние, когда ты не ходишь, а летаешь, когда от прикосновения руки можешь сойти с ума, — совершенно неконтролируемый процесс. Причем у всех она проявляется по-разному, кто-то даже берет и прыгает с десятого этажа. Расчетливый человек разве может пойти и прыгнуть вниз головой? А я знаю, что способен на подобные безумства… У меня раза два в жизни было нечто невероятное, когда я творил такое, что боже мой! И вены резал, и с пятнадцатиметровой вышки прыгал. Попробуйте прыгнуть, я посмотрю на вас. Меня сейчас и самого туда не затащишь. Никогда в жизни — самоубийца, что ли? А тогда прыгал, чтобы показать, на что способен…
Уверен, внутри каждого из людей уживаются несколько прототипов, или, если хотите, персонажей. Снимай вас целый день скрытой камерой, и в течение этого дня вы будете и булгаковским Коровьевым, и Стивой из «Анны Карениной», и Ноздревым из «Мертвых душ»
Кстати говоря, Ноздрев, как я для себя выяснил, единственный в «Мертвых душах» положительный герой — он один не продал душу дьяволу. Он — эдакий постаревший Хлестаков: вот сидит он один-одинешенек в своей деревне и, чтобы разогнать скуку, все время себе что-нибудь придумывает. Развлекается, так сказать. Думаете, нужно ему было продавать этих несчастных собак — да не нужно. Мы в картине придумали эпизод, когда в деревне к Ноздреву выбегают человек тридцать детишек. И все как один рыжие, такие, как он. Представляете, вся деревня рыжая!..
Я не могу и не умею публично каяться в каких-то собственных грехах. Я никогда не рассказываю о своей личной жизни… И потому никто из посторонних о ней не знает… Придумывают что-то — ну и пусть придумывают. Чего-то подсматривают, где-то подслушивают.
Но я-то ничего не говорю… В мою профессиональную деятельность, пожалуйста, лезьте — она публична… Но моя личная жизнь — это моя личная жизнь… Есть люди, которые пишут о том, как они спали с одной женщиной, потом с другой, дальше с третьей. А те, о которых пишут, они уже давно жены других людей, у них дети. Как вы считаете, это нормально? По моей морали, я считаю, что это подло. Вот, например, читает ребенок книгу или статью и узнает — оказывается, мою маму — того… Нет, я этого не понимаю. Представляете, если я сейчас напишу, с кем я жил. Ну-у-у!.. Это хороший многотомник был бы, волосы бы у всех дыбом встали… Я никогда этого не сделаю. Это табу. Этого делать нельзя…
…Близким со мной очень трудно… Я бы сказал, что невозможно. И характер поганый, и профессия такая, что все время нервы навыпуск…
Я всегда говорил: для меня существуют две главные профессии — это учитель и доктор. Как такое может быть: человек, который воспитывает и лечит наших детей, будущее нации — получает унизительно маленькую зарплату? Это чистой воды идиотизм!
И пока мы этого не поймем, так и будем жить. Доктор и педагог должны получать много. Но и нести ответственность за то, что делают. Тогда это правильно. А если он, бедолага, работает на четырех работах да еще немножко шьет по вечерам… Что из этого выйдет?
Я понимаю, почему сейчас режиссеры не берутся за классику. Боятся! Если он снимет про проститутку с трех вокзалов — хорошо ли, плохо ли — ну снял, да и ладно. А если ты взялся за «Анну Каренину», то тут надо отвечать.
А в институте все считали, что я очень богатый, и многих это раздражало. Дело в том, что я обедал в ресторане. Просто мы с приятелем подсчитали, что за полтора рубля можно съесть шурпу, плов и выпить бутылку минеральной воды.
Получалось и вкуснее, и дешевле, чем в любой столовке. А по ночам мы с тем же приятелем вагоны разгружали. И вообще, у меня в жизни сложностей было ничуть не меньше, чем у всех нормальных людей. Но не должны зрители об этом знать. Мы, актеры, должны нести в себе некоторую тайну и изо всех сил поддерживать миф о своей прекрасной жизни. Если на экране видно, что актеру безумно тяжело живется, невероятно сложно работается, — пропадает интерес к нему…
А однажды я вышел из театра и встретился взглядом с девушкой, которая стояла на улице и явно меня поджидала. Но не очень-то она была похожа на простую поклонницу. И руку как-то странно прятала за спиной. Интуитивно я шарахнулся за собственную машину.
На долю секунды опередил ее движение: она достала стакан соляной кислоты и плеснула его в то место, где я стоял, с криком: «Не доставайся никому!» Маньячка.
Я банально старомоден. Не меняю друзей. Не дружу с кем-то только потому, что с ним выгодно дружить. Мне почему-то стыдно даже от подобных мыслей. Кажется, что такой дружбой я оскорблю этого человека.
Наверное, в каждой роли, которую мне пришлось сыграть, неважно, в театре или в кино, есть какая-то часть меня настоящего, реального, что ли, — уйти от себя полностью не сможешь, даже если очень захочешь.
И чем лучше актер, тем он больше может из себя «вытаскивать»… К примеру, в фильме Романа Балаяна «Храни меня, мой талисман» мне было страшно интересно сыграть дьявола, да так, как его еще никто не играл. Не Мефистофеля, нет, а нормального такого, земного человека, но — искусителя.
Нет, я точно — не пижон. Я скорее хулиган — в хорошем смысле слова. Немногие способны на «красивое хулиганство», для этого фантазия нужна. Я, например, единственный актер, которому удалось снять великого оператора Павла Лебешева… Было дело…
Помню, долго уговаривал его сняться в качестве актера: «Ты только представь себе, Паша — Абдулов снимает Лебешева. В этом же есть замечательная дурь!» Он потом ворчал, возмущался, что я его плохо снял. «Ты, — говорю, — всегда меня плохо снимаешь — я же не жалуюсь.»
Сергей Соловьев пригласил меня сниматься в картине «Дом под звездным небом» на эпизод, где я играю в чудовищном гриме алкаша. Тот со своим напарником на аэродроме ворует баки от самолетов и продает дачникам для душа.
Ma-аленькая такая сценка: приношу этот бак, а Ульянов его покупает. «Так это же, — говорит, — от бомбардировщика!» — «Ну и что, что от бомбардировщика?!» Вот такусенький эпизодик. И все.
Я пришел, сняли. А через неделю — звонок. Сергей Александрович говорит: «Понимаешь, Саша, так получилось — мы посмотрели материал, забавно! А у меня по сценарию персонаж, которого играет Ульянов, умирает. Вы вроде так хорошо с ним разговаривали — тебе необходимо быть на похоронах. Давай мы продлим твою роль». Продлили. Как только на похоронах начинали играть гимн Советского Союза, я принимался орать: «Я этого не вынесу!» Сняли и это.
Через неделю опять звонок: «Понимаешь, ты ведь был на похоронах и так там убивался по поводу кончины, что на поминках-то тебе обязательно надо появиться». Сняли эпизод на поминках.
Все хорошо, но через неделю опять звонок: «Ты знаешь, у меня по сценарию вся семья уезжает в Америку. А ты так здорово на поминках прощался, что проводить-то уж должен». Сняли проводы.
Через неделю еще звонок: «Саш, ну, тут вообще такая ситуация, я в конце всех убиваю, давай и тебя убьем?» Я говорю: «Давай». И сняли, что меня убивает шальная пуля, когда я несу пропеллер от самолета. Я только и успел при этом сказать: «А вентилятор-то как же?» И умер.
И вот после этого — вновь звонок. Говорю: «Сережа, все! Ты меня убил!» А он говорит в ответ: «Вот в этом-то и дело. Будем снимать похороны…»
Я пришел, сняли. А через неделю — звонок. Сергей Александрович говорит: «Понимаешь, Саша, так получилось — мы посмотрели материал, забавно! А у меня по сценарию персонаж, которого играет Ульянов, умирает. Вы вроде так хорошо с ним разговаривали — тебе необходимо быть на похоронах. Давай мы продлим твою роль». Продлили. Как только на похоронах начинали играть гимн Советского Союза, я принимался орать: «Я этого не вынесу!» Сняли и это.
Через неделю опять звонок: «Понимаешь, ты ведь был на похоронах и так там убивался по поводу кончины, что на поминках-то тебе обязательно надо появиться». Сняли эпизод на поминках.
Все хорошо, но через неделю опять звонок: «Ты знаешь, у меня по сценарию вся семья уезжает в Америку. А ты так здорово на поминках прощался, что проводить-то уж должен». Сняли проводы.
Через неделю еще звонок: «Саш, ну, тут вообще такая ситуация, я в конце всех убиваю, давай и тебя убьем?» Я говорю: «Давай». И сняли, что меня убивает шальная пуля, когда я несу пропеллер от самолета. Я только и успел при этом сказать: «А вентилятор-то как же?» И умер.
И вот после этого — вновь звонок. Говорю: «Сережа, все! Ты меня убил!» А он говорит в ответ: «Вот в этом-то и дело. Будем снимать похороны…»
В «Двенадцати стульях» я играл маленькую роль мужа Эллочки Людоедки — инженера Щукина, который голым стоит на лестничной клетке. Играл я там без дублера.
Подумайте, каково это: только все в жизни начинает складываться нормально, можно сказать, жизнь наладилась, и вдруг — бац — по первой программе телевидения меня показывают голым на весь Советский Союз, наутро повторяют еще… Тоже, секс-звезда, понимаете ли…
А что сделаешь? По сценарию-то голый, значит голый совсем, в фуфайке уже не выйдешь.
А снимали мы это в нормальном доме на нормальной лестничной клетке. То есть приехали, позвонили в дверь, открыла нормальная женщина. Говорим: «Извините, вот артист Абдулов, можно мы у вас его намылим?» И вот я мылюсь себе спокойно, ничего не подозреваю. А в это время по дому слух пошел, что голого Абдулова выводить будут. Народу много набежало, причем одни женщины. А я-то этого не знаю…
Входит ко мне администратор и говорит: «Саша, давай, все готово, выходи. Там Марк Захаров, Нахабцев — оператор, Миронов…» Я так спокойненько открываю дверь… И. Немая сцена… Говорю: «Я не пойду! Что хотите делайте, но я не выйду». Народу говорят: «Товарищи! Разойдитесь, актер стесняется, молодой еще. Потом в кино посмотрите». Народ ни в какую… Тогда Захаров говорит: «Саш, ну выходи, работа такая». Набрался я смелости, открыл дверь и рванул, как на амбразуру. И тогда вся толпа сделала так: «У-у-у-у.» И разошлась.
А что сделаешь? По сценарию-то голый, значит голый совсем, в фуфайке уже не выйдешь.
А снимали мы это в нормальном доме на нормальной лестничной клетке. То есть приехали, позвонили в дверь, открыла нормальная женщина. Говорим: «Извините, вот артист Абдулов, можно мы у вас его намылим?» И вот я мылюсь себе спокойно, ничего не подозреваю. А в это время по дому слух пошел, что голого Абдулова выводить будут. Народу много набежало, причем одни женщины. А я-то этого не знаю…
Входит ко мне администратор и говорит: «Саша, давай, все готово, выходи. Там Марк Захаров, Нахабцев — оператор, Миронов…» Я так спокойненько открываю дверь… И. Немая сцена… Говорю: «Я не пойду! Что хотите делайте, но я не выйду». Народу говорят: «Товарищи! Разойдитесь, актер стесняется, молодой еще. Потом в кино посмотрите». Народ ни в какую… Тогда Захаров говорит: «Саш, ну выходи, работа такая». Набрался я смелости, открыл дверь и рванул, как на амбразуру. И тогда вся толпа сделала так: «У-у-у-у.» И разошлась.
Я могу перечислить фамилии сотен артистов, очень талантливых, которые так и остались невостребованными.
Кинорежиссеры в театры не ходят, ассистенты по подбору актеров — тем более… Можно, конечно, уповать на его величество случай. Но его никогда не будет в твоей жизни, если ты не борешься за него. Я люблю работать, мне нравится играть. Я обожаю экспедиции и гастроли. Почему я должен был лишить себя всего этого? Мне крайне важен процесс. Я не видел больше половины своих фильмов. Для меня важна неконечность этого самого процесса. Снялся в фильме, надо сразу сниматься в следующем. Иначе возникает ощущение чудовищной пустоты…
Я против того, чтобы все были бедными, но гордыми. Я за то, чтобы все были гордыми, но богатыми. В нашей же стране большинство деятелей умеют только отнимать и делить, а других действий не знают…
Вы понимаете, все в руках Бога, у нас жизнь такая короткая… Если мы будем так думать: «Вот сегодня я полежу, а потом, там лет через пять, как дам, как дам!»… Я не понимаю этого. Надо жить сегодняшним днем.
Дело в том, что жизнь, она коротенькая, понимаете? Она очень короткая. Кто-то замечательно сказал, что Бог нам дарит, Бог рассчитывает, какой длины будет твоя жизнь, а вот какой ширины, широты — это от тебя зависит...
Бременские музыканты & Co. Режиссер: Александ Абдулов. 2000 год.
Источник:
" Наши «Бременские музыканты», они пронизаны ностальгией по прошедшему. И это естественно… Да, я по многому скучаю, я уже многого не могу… Глупо сейчас было бы пойти на танцплощадку. И я этого уже никогда не сделаю. А когда-то и драки были, и все такое… Я уже другой. Перестал быть Трубадуром, но еще не стал Королем. Однако надо помнить, всегда помнить то, что было. Мы слишком быстро все забываем. Мне один мудрый человек сказал: «Сказка прочитывается человеком трижды: в детстве, в зрелости и в старости». Мой фильм — сказка, которую я прочитал в сорок шесть лет. Говорят, что любимые книги можно перечитывать и раз в пять лет — все равно каждый раз получается так, будто читаешь заново… Когда мне скучно, я могу открыть «Мастера и Маргариту» на любой странице. С какой страницы начинать чтение — мне все равно…"
Новости партнёров
реклама
---------
спасибо за ссылку на книгу,скачал,обязательно прочту!
Я вот читал, что приспущенные штаны у американских негров - приглашение к анальному сексу, а сдвинутый в сторону или назад козырёк - к оральному (нормально торчащий вперед козырёк сильно мешает процессу)
Так это вообще - впадлу...
Но здесь-то преднамеренно вбок и безо всякой на то необходимости. Ну, типа, эти:
Хотя бы эти "Саша Абдулов. Народный артист" -хотя эти для ТВ поэтому очень "причесанные" Кем он являлся на самом деле, у Марка Руденштейна.