Истории

Сказка о продвинутых дедке и бабке. Чтение _ лучшее лекарство от скуки ;) ))
Жили-были старик со старухой. Не было у них ни хлеба, ни соли, ни кислых щей. Они эту гадость вообще не ели. Продвинутые были
люди потому что и превосходно знали, что от хлеба с солью, да с кислыми щами кроме изжоги ничего больше не выгадаешь. Ну, еще
повышенную кислотность с последующим гастритом. А то и язвой желудка. Непременно с прободением его стенок. И фатальным исходом. Ну, старой закалки были старички, НЭП помнили и скучали по нему очень. Ленина еще отдельно от формалина помнили и шибко
рефлексовали по этому поводу. Да и формалин отдельно от Ленина тоже помнили, хоть наивно полагали, что это средство для дубления кожи, а вовсе не стимулятор вечной памяти. Словом, понимали недостатки программы-минимум, поэтому мыслили соответственно,
строгими категориями коммунистического максимума. В смысле, если светлое будущее, то всем, гадам, без исключения. А если язва
желудка, то прободение должно быть архиобязательно, а то это и не язва вовсе, так, мелкая контра Троцкий и левое эссерское
отродье Каутский. Поэтому и не ели дряни всякой. Булку ели. С маслом. Икру ели, любого пролетарского или рабоче-крестьянского
цвета. Суп-харчо уважали или похлебку какую. Из черепаховой гребенки. А хлеб с солью справедливо считали попыткой недобитых
белогвардейцев отравить непобедимое нутро гегемона. И правильно считали, к слову сказать. Потому что жизнь их не баловала и
особыми чудесами не потчевала.
Дед, в прошлом - снабженец во Внешторге, только и знал, что искать, находить, добывать и в закрома стаскивать. К пенсии, кстати, поднакопил маленько хлама всякого, там камушков, металлов разных незамутненных, пару кило червоного вздора царской чеканки.
Короче, все что по сусекам завалялось и в коробах запылилось. То есть, всю жизнь пахал, как Валаамова ослица, Буриданов осел и
ишак Ходжи Насреддина вместе взятые. Ну, если бабка не приврала. Но у бабки была, в целом, хорошая репутация. Она, бездельница с невообразимым стажем, всю жизнь взаперти - хоть и хоромы, так ведь лесная опушка, зверье дикое или люди лихие приключиться могут – над дедовым хламом этим чахла и от скуки разную ерунду почитывала, там тезисы апрельские, справочник слесаря-сварщика или,
скажем, медицинскую энциклопедию. И потом деду все рассказывала. Дед очень удивлялся, языком цокал - мол, ай да верхи, ай да
низы, ай да электроды. Авициена, между прочим, голова! Хоть и басмачий прихвостень. И с язвой желудка, опять же, все ясно. В
смысле, с прободением. Потому что эрудиция - страшная сила! А силу дед уважал. Даже благоговел перед силой. Однако подкаблучником он вовсе не был. Собственно, из-за этого все и произошло.
Случился как-то неожиданно День Десантника. Не то, чтобы дед имел отношение, но праздники державные ценил. Церковные, к слову,
тоже. Но державные больше. И свято верил, что раз царь велел праздновать, стало быть пристало смерду смиренно праздновать. А
новая терминология, конечно, куда лучше буржуйской – да и царей упразднили давно - но совсем не повод от повинностей отлынивать. Велено праздновать - изволь праздновать! Вот и наквасился дед с какими-то оторвами в полосатом исподнем и голубых картузах. Даже заплатил за всех. Но потом такое огорчение на него накатилось, такая из него темная грусть выплеснулась и такой осадок на душе
остался, что дед, до дому доползши, устроил бабке гоп со смыком, Варфоломеевскую ночь и зимний вечер в геене огненной. Если,
разумеется, бабка таки не приврала, страху натерпевшись. Уж дед и дворянское прошлое ей припомнил, и соседа-диссидента, и очочки в золотой оправе, и эрудицию ее унизительную, и будуарную ограниченность длиной в золотую молодость. Словом, загнал старуху под плинтус, как фашисты – Сергея Лазо в топку краснознаменного бронепоезда. Такую классовую ненависть к ней испытал, что едва в
штыки не взял. Но одумался, о возрасте вспомнил, о половом антракте без права на апелляцию и решил дать ей шанс на искупление.
- Значит так, бабка, - заявил дед, - Хватит без дела шататься! Необычного хочу чего-нибудь! Прямо сейчас! Поняла? Организм
требует орально-когнитивного диссонансу!
Бабка покраснела и принялась невнятно бормотать, что срам-то какой... седина в бороду... бес опять же... последний раз еще до
перестройки...
- Не понял? - осекся дед, - Какой срам? Где срам? Что в еде срамного? Да ты совсем сбрендила от безделья, старая?! Испеки мне
кулебяку! Собственноручно!
- Испечь? - опешила бабка, - Ну и сказал бы так сразу, старый осел! А то - хочу! Прямо сейчас! Стахановец половозрелый выискался! Келубяку, говоришь? А как?
- Что - как? - не понял дед.
- Как испечь-то? Я ж отродясь у печи не стояла! Или у плиты.
- Ты много где не стояла! - взвился дед, - Изволь кулебяку испечь - и все тут.
- На паперти, например, не стояла! - парировала бабка, - Тоже упрекать станешь?
- За это - не стану! - ощерился дед, - Там от тебя окромя сраму... На неустойках разорюсь. Голубая кровь! И хорошо, что не стояла!- Ну, про неустойки помолчал бы! Тебя тоже много где не стояло, охальник! - кольнула бабка, - Даже там, где положено! А туда же - попрекать! - Я деньги зарабатывал! Тебя содержал! А ты мне кулебяку испечь не можешь! На кухню! Живо!
И как зыркнул на старуху - вот прямо как Моше Даян на карту Египта. Старуха, хоть и не семи пядей во лбу, а задним умом крепка
была. Поняла, что аннексией Синайского полуострова пахнет - и на попятную:
- Ладно, ладно! Испеку. Только ты руководи, да? Наставляй, поправляй там. С чего начать-то?
Ну, дед повелся, конечно, и по привычке брякнул:
- Стройматериалов наскрести надо. Муки, то бишь, яиц там, этих.. дрожжей, кажется. По сусекам, по коробам. Как водится.
- Ну да?! - удивилась бабка, - По сусекам да коробам? Так там после тебя маковой росинки не сыскать!
Но дед вдругорядь яриться не стал, махнул рукой и говорит так спокойненько:
- Как хочешь, так и пеки. А не спечешь, я тебя в карты проиграю. Студентам. Из Тринидад-и-Табаго. А мне недосуг, старая. Вечером вернусь - чтоб кулебяка была!
И ушел, дверью хлопнув. В сортир. С "Коммерсантом" и "Историей ВДВ" Муки бабка, конечно, наскребла. У нее еще с времен
продразверстки кое-что в схроне лежало. Тоже, поди, стреляный воробей была. Подивилась, правда, цвету диковинному зеленому,
запашку странному, но недолго. Кто ее знает, муку эту? Может, она такой и в молодости уже была. Только мука мукой, а что с ней
дальше делать, ась? Вроде в памяти колышется что-то... Великая кулебяка на Благовещение, что ли? Черт его знает! Не помнила
старуха ничего больше. Пришлось смекалкой брать. Смешала муку с водой, в шар скатала и на сковородку шмякнула. Спрягать, стало
быть. Даже сподобилась пару раз перевернуть. И что бы вы думали? Таки выпекла эту кубля.. кульбля... куебля.. ку... (Тьфу ты,
старый развратник! Ишь выдумал!) Бяку эту, прости Лаврентий Палыч и сохрани! Выпекла, значит, и на подоконник остывать поставила.Вечером, верный слову коммунара, дед вернулся из сортира - и прямиком на кухню. А там! Там-то, а?! Она, родимая! Кулебяка. Как
живая, ёлки-палки! Покатывается так игриво из стороны в сторону и просто умоляет:
- Съешь меня! Съешь меня! Противным таким дискантом умоляет. "Пора с этим сортирным затворничеством подвязывать!" - подумал дед, - "Того и гляди, деллириум заработаю! Или еще геморрой какой". И бабку позвал. Та прискакала, на творение свое уставилась и
принялась креститься истово. А потом как схватит швабру, да как ринется на бедное животное - еле дед перехватить успел. Швабру
отобрал и важно так говорит:
- Ты, мать, не горячись! Мне, может, впервые за сто лет безупречной семейной жизни из твоих рук харч перепал! А ты его шваброй
удумала пырять? Шалишь! Да пусть твоя кулебяка хоть серной кислотой плюется, совсем как мама твоя, царство ей небесное, а я ее
съем! Как есть съем!
- Съешь меня! Съешь меня! - опять запричитала кулебяка.
Подошел дед поближе, собрался с духом и отщипнул чуток от кулебякина бочка. Сунул в рот. Пожевал геройски. И ка-а-ак выплюнет! Да ка-а-ак заорет:
- Ты, старая, чего удумала? Отравить почетного пенсионера республики?! Это что за дрянь такая?! Это моя кулебяка?!
И на кулебяку перстом брезгливо указал. А та ему возмущенно так:
- Я, между прочим, самец! А уж никак не "такая" и не "ваша
- Это каким местом ты самец? - оторопел дед.
- Я до вашего кишечного тракта не чипаюсь, так и вы до моего гендерного самоопределения не чипайтесь! - отрезала кулебяка. То
есть, отрезал. Кулебяк. И опять проти-и-и-ивно так занудил, - Съешь меня! Ну съешь меня!
Тут уж дед сам за швабру схватился. Кулебяка за окно спихнул, старуху в живот ткнул и погнал ее, горе-пекаря, за горизонт.
Шваброй. А кулебяк с подоконника на крыльцо шмякнулся, с крыльца - на тропинку, а по тропинке в лес покатился. Обрастая по дороге всеми мыслимыми и немыслимыми комплексами и жутко рефлексуя по поводу своей неудобоваримости. Но при этом дело свое не забывал и приставал к зверью неустанно, мол, съешь меня, да съешь меня. Зверье его обнюхивало подозрительно и есть отказывалось наотрез.
Заяц отказался, волк тоже, медведь - и тот не повелся.
И так пока кулебяк на лису не нарвался. Та, бедненькая, вторую неделю насморком маялась. Нюх у нее отшибло начисто, да еще и уши заложило. Типичный гайморит, сказала бы начитанная бабка. Но бабке не до лисы в тот момент было, бабка от деда улепетывала и от швабры уклонялась по мере остатка сил и неожиданно обнаружившихся способностей. А лиса, соответственно, так и страдала от
необразованности и болячки. Подкатил к ней кулебяк и заныл привычно:
- Съешь меня! Съешь меня!
- Чего надо? - насторожилась лиса.
- Съешь меня, говорю! - повторил кулебяк.
- Громче говори, - попросила лиса, - Уши заложило, не слышу нифига.
Кулебяк, не будь дурнем, запрыгнул ей на нос и опять затянул:
- Съешь меня! Съешь меня! Съешь меня!
- Ах, съесть... - растерялась лиса, - А ты чьих будешь, перекатный? Кто такой?
- Бабкин я, - представился кулебяк, - Дедкин. Кулебяк я.
- Не поняла? - отозвалась лиса, - Тоже самое, но громче?
- КУ-ЛЕ-БЯК! - заорал кулебяк, - СЪЕШЬ МЕНЯ, черт тебя подери!
И выругался грязно.
- Ась? Как? Колобок? - переспросила лиса, - Первый раз слышу! А с чем тебя едят?
И пасть от любопытства разинула. На чем и погорела. Отчаявшийся кулебяк прямиком ей в пасть сиганул и по пищеводу в желудок
ломанулся. Только его и видели! А опростоволосившаяся лиса животом потом два дня маялась. И с досады по всему лесу слух пустила про то, как она, умища палата, дивную невидаль схарчила. Которая до этого прочее зверье надула и на съедение не далась. Колобком звали. Так и разнеслась байка про Колобка. И главное-то, главное! Хворь лисью через день как рукой сняло! И нюх вернулся, и слух. Ну, ясное дело! Антибиотик же.
Дед, знай он про такой расклад, очень сокрушался бы, кстати. Ведь кабы не война, не эвакуация, то он еще в сорок первом бабкины схроны перетряс бы. Собирался же. Не успел просто. А вот успел бы - тогда, глядишь, они с бабкой нобелевку за пенициллин получили бы, а не буржуй Санька Флеминг! А так - ни нобелевки, ни кулебяки...

Роковые яйца
После «старого-нового года», на работу не вышел сотрудник. Звоню его скво, говорит-что в больнице тело находится… Нагрёб по
ящикам стола натыренных с корпоратива апельсинов и подался в больницу. Лежит упакованный в гипсовый саркофаг, спрашиваю – как это его угораздило? Отвечает: пригласил значит один мужик другана, на старый новый год попарится в баньке, семья уехала к родителям, можно расслабится… А дружок ужас как любил после парилки в снегу побарахтаться. Ну значит убегает он голышом принять снежную
ванну, а хозяин сидит, греется. Начинает беспокоится: что долго нет другана, и вспомнив, что под снегом разбросаны чугунные шары
для ограды (неиспользованные при строительстве ограды) выбегает предупредить. Выбегая из предбанника видит другана, который в
виде пингвина сидит на одном из шаров. Друган уже синеет но в баню почему то не идёт… Выясняется почему: при купании в снегу он «хозяйством» приклеился к замороженному чугунному ядру (качельки зимой на вкус помните? Вот-вот!). Хозяин смекает-что помочь
может только горячая вода. Забегает в баню, набирает кипятка, но по запарке забывает разбавить кипяток холодной водой. Получив
ведро кипятка в пах – друган резво вскакивает (оставив часть шерсти на чугуне) и с криками (не могу выложить его даже самые
лёгкие каменты даже сдесь) – начинает кататься по снегу, стараясь охладить своё «хозяйство». Естественно история повторяется
(так-как шаров там была ещё много). После второго «отрыва» шерсти уже на «хозяйстве» почти не осталось.
Хозяин ведет другана в предбанник, садит чтобы согрелся у печки и обеззараживает ему травмы: душевные - водкой, телесные –
одеколоном. Всё начинает налаживаться как бы, но тут раздаётся треск поленьев в печке и один уголёк влетает в остатки мха на
причиндалах пострадавшего. Тут же разгорается костерок весёлого зелёного цвета. Попытки прибить пламя веником, валенками и
железным совком – успехом не увенчались и наверное поэтому пострадавший с огоньком убегает в изрядно утоптанный сугроб, где с
остервенением тушит свой локальный пожарчик. Снегом сбито пламя, хозяин накрыв другана халатом повёл его в дом, дабы спиртным
скрасить моральную травму. А тут как раз во двор ворвались ОМОНОвцы, вызванные бздительными соседями, которые слышали вопли с
соседнего участка. Друган в халате был опрокинут на снег точечным ударом кирзача (по какому месту догадаетесь с трёх раз?), где и
застыл в позе «бобика». Пока шло выяснение: кто? как? где документы? где заложники? и ОМОН проржался услышав краткий рассказ
хозяина – друган стоял в той же позе «бобика». От пережитых потрясений и увечий его так «скрутило», что даже попытки ОМОНа его
разогнуть – не увенчались успехом и даже когда чей-то сапог в очередной раз наступал на его причиндалы, друган уже не вопил, а
лишь тихонько повизгивал.
В награду за весело проведённое время, ОМОН согласился на своей «газели» доставить пострадавшего в трамопункт, куда его везли в той же позе, только поверх набросили простынку. Принесли тело в приёмный покой, поставили на каталку и как с памятника сдёрнули простынку. Врачиха повидавшая на своём веку всякого, увидав «хозяйство» тут же лишилась дара речи. Но быстро справившись с собой и проговорив:
-А что кардинальное решение! Только немного непрожарено и специй нехватает– быстро собрала весь женский персонал травмопункта,
которые в свою очередь достали сотовые и начал фиксацию повреждений, приговаривая: - Хороший урок для моего кобеля!
Да простит меня сотрудник, но тут я уже не выдержал и со стоном повалился на его загипсованное тело. Лишь немного оторжавшись
спрашиваю:
-Слышь, а почему у тебя гипс на рёбрах, а не на яйцах?
На что получаю возмущённый ответ:
- Ты что подумал, что это про меня?? Ну ты даёшь! Эту историю я услышал от соседа «с низу» по купе. Причём рассказывал он так,
что я от смеха «упалподстол»! Да, со второй полки – под столик купе, но не минуя этот самый столик, вот поэтому три ребра
поломаны – грустно закончил дружок, но потом почесал в паху и повеселел почемуто…

Как я стал гинекологом или говно-вопрос
Моя карьера в гинекологии началась с одного интересного случая , о котором я , мои уважаемые читатели, и хочу вам поведать.
Был я тогда , в 1995 году, студентом четвертого курса в Первом Питерском ЛМИ. Моя мечта стать гинекологом рассыпалась на глазах - чтобы попасть на акушерско -гинекологический поток (субординатуру) надо было либо платить денежку кому надо, либо иметь такие
знакомства с кем надо , чтобы одного телефонного звонка было достаточно для зачисления. Либо нужно было так понравиться
профессору Новикову или доценту Яковлеву , чтобы они пропиарили тебя заведующему кафедрой , убедив его в том , что такое юное
дарование как ты, просто необходимо кафедре, гинекологии и науке в целом.
Задача была совершенно невыполнимая. Денег и знакомств не было. Понравиться доценту Славе Яковлеву было еще труднее.
Он был бог оперативной гинекологии. Демон операционной и последняя инстанция в случаях , когда профессора и академики ,внезапно покрывшись мелкими капельками пота орали "Слава! Мойся ! У нас кровотечение!" Слава мылся , неторопливо вразвалочку подходил к
столу и решал проблему.
Худощавый , невысокий с пронзительным взглядом и бородкой клинышком он мне всегда напоминал Джонни Деппа , если последнему
накинуть еще лет 15. В операционной он не делал ни одного лишнего движения и не произносил ни одного лишнего слова. Его
неторопливая манера оперировать вызывала у меня абсолютно щенячий восторг. Это было состояние близкое к тому , когда я, будучи
шестилетним мальчиком, утром первого января нашел под елкой настоящую игрушечную железную дорогу.
Каждое слово , тихо произнесенное им, весило примерно двести килограммов. Медсестры боготворили и боялись Славу Яковлева, все
пациентки от 16-ти летних школьниц до 35 летних бизнес-леди и 60 летних заведующих овощебазами были тайно влюблены в Славу
Яковлева. При слове "Обход доцента Яковлева " каждый вторник , в 10-00 все без исключения пациентки отделения лежали в кроватях, без трусов, в полном макияже и источали сильнейшие парфюмерные ароматы, варьировавшие от "Диора" и "Дживанши" до "Красной Москвы" от смеси которых у анестезиолога Елены Иванны Сысоеой начиналась мигрень...
Интересно заметить, что в другие дни , когда обход делали другие доктора, включая профессора Новикова, ничего подобного не
происходило. Жополизов он не выносил , блатных ужасно гнобил, любимчиков не терпел и подкатить к нему на хромой козе не
представлялось возможным. Но ходили легенды , что если понравиться Славе Яковлеву , то он не только научит тебя божественно
оперировать , но и возьмет на субспециализацию, что и было, собственно, пределом мечтаний.
Я устроился работать санитаром оперблока на отделение оперативной гинекологии.
Специально. Чтобы быть ближе к мечте. Мой оперблок блестел, как флагманский фрегат накануне императорского смотра. Я драил его с остервенением и маленькая надежда , что Божественный Слава Яковлев обратит на меня внимание не давала мне покоя. Однажды Слава
Яковлев, проходя по оперблоку похвалил старшую операционную сестру за идеальную чистоту. "Оперблок - гордость отделения " -
сказал он ей своими двухсоткилограммовыми словами. Та тут же состроила глазки и зардевшись, промурлыкала "Стараемся, Владислав
Геннадьевич !" Обидно было до слез. Но ничего не поделаешь.
И тут , в одно из ночных дежурств, произошло нечто , что сблизило меня с Великим И Ужасным навсегда.
К нам поступила женщина с острым животом и 30 недельной маточной беременностью. Ужасная боль в животе , рвота , электролитные
нарушения, сдвиг лейкоцитов влево, ничего не понятно... ...
Позвали хирургов ... хирурги сказали - "Резать к чортовой матери не дожидаясь перитонита!" Так как тетенька беременная , приняли решение оперировать в гинегологической операционной.
Тут я сделаю небольшое отступление. Есть "чистые" операционные а есть "грязные". В "чистых", как правило , не выполняются гнойные операции и операции связанные с разрезами кишки. Наша гинекологическая операционная была как раз "Чистая" но так как случай был экстраординарный решили использовать именно ее.
Так вот , час ночи. Два хирурга оперируют женщину , Слава Яковлев в ослепительно белом операционном халате стоит наблюдает,
готовый прийти на помощь хирургам. Я в не менее ослепительно-белом халате гордым санитаром , стою на подхвате на случай
"Дай-подай-принеси"
Вскрывают брюшную полость. Аппендикс в норме. Желчный пузырь не воспален. Огромная раздутая кишка , заполненная каловыми массами. Феноменальным количеством каловых масс. Кишечная непроходимость. Ни перекрута ни перегиба ни ущемления кишки так и не нашли.
Хирурги переглядываются. Стало быть- функциональная непроходимость.
Значит, оперировать кишку не надо. Хирурги принимают решение эвакуировать каловые массы через прямую кишку. Живот зашивают.
Хирурги просят шланг и вакуумный отсос. Слава Яковлев обращается ко мне "Молодой человек, принесите шланг и отсос"
Я срываюсь выполнять приказ , но оказалось, что в гинекологической операционной есть только шланги узкого диаметра. Я приношу
шланг диаметром в 1 см. Шланг вставляют в попу - включают вакуукм. Первые два килограмма каловых масс поступают в контейнер.
Слава Яковлев явно раздражен - такого количества говна в этой "Чистой" операционной еще не было!
Тем временем с хирургического отделения подогнали шланг большего калибра и эпопея с эвакуацией каловых масс продолжалась.
Внезапно процесс остановился. Произошла закупорка шланга. Доцент Яковлев вращая глазами поручает мне прочистить шланг. Я иду к
крану , где моются инструменты , начинаю мыть шланг, пытаясь вытряхнуть из него говно.
Вдруг чую за спиной - САМ.
- Твою мать , что ты его трясешь !? Это же чистая операционная!
- Так больше негде , Владислав Геннадьевич!
- Знаю, что негде ! Дай я сам!
Яковлев берет шланг , ловким движением вставляет его в патрубок крана и нервно открывает воду. Происходит взрыв. Все вокруг в
говне. Я, в ослепительно коричнево- белом халате , белые стены предоперационной в коричневую крапинку, доцент Яковлев - вообще
весь в говне, включая бородку клинышком. То есть абсолютно все покрыто фрагментами говна.
Доцент Яковлев посмотрел на меня , на себя в зеркало. Зачем то спросил как меня зовут и скомандовал - "В душ, блядь!"
После душа я и доцент Яковлев , вновь в ослепительно белом белье заняли исходные позиции.
После эвакуации еще 5 кг каловых масс возник дефицит тары. Все пять литровых контейнеров вакуумного отсоса были заполнены говном. Тары не хватало. Было принято решение использовать вакуум по открытому контуру с привлечением подручной посуды. Каловые массы
складировались в тазики , кастрюльки и прочую посуду , найденную в оперблоке.
Вонь стояла невыносимая. Создавалось впечатление "Говенного апокалипсиса". Когда процесс эвакуации каловых масс закончился в
операционной осталось совсем мало людей, да и те время от времени выходили "подышать".
Говно было везде. На полу , на стенах , на потолке. Чистая операционная , гордость отделения превратилась в пещеру из говна. А я был ее почетным Али-Бабой.
Пациентку увезли выздоравливать, хирурги, привычные к говну с флегматичным видом удалились восвояси. Остались двое : я и Слава
Яковлев. Он - потому что заведующий отделением , а я - потому что кто то должен был убирать все это дерьмо.
"Денис , посыпь все хлоркой и иди спать" - сказал Слава Яковлев. Голос его дрожал. "Пиздец операционной! Все плановые операции на завтра отменить ! Завтра вызовем дезинфекцию". На утро зайдя в операционную я обнаружил, что кучки говна засыпанные хлоркой
превратилось в некие сталактиты. То есть окаменели.
Но это была уже не моя проблема. Дежурство закончилось.
С тех пор Слава Яковлев стал замечать меня. Он первым здоровался со мной в корридоре (на зависть интернам!)
Мы вместе ходили курить к нему в кабинет, где он рассказывал байки и однажды даже научил меня вязать хирургические узлы.
Позже ,через год, на экзамене по акушерству и гинекологии , который я сдал на "отлично" он подмигнул мне и спросил , не хочу ли я продолжить обучение по специальности на кафедре.
Так я стал гинекологом. И учеником Славы Яковлева. Благодаря каловым массам, конечно же ...