26117
19
Последний эпизод сериала «Чернобыль» вышел 3 июня, но разговоры об этом шедевре телеканала HBO и британской телесети Sky не утихают до сих пор.
Если верить комментариям, то особенно впечатлила публику история пожарного Василия и его жены Людмилы, которая до последнего находилась с мужем в больнице, несмотря на то, что врачи строго запретили к нему приближаться.Ознакомиться с полной историей вы можете в нашем материале. Ниже приведены слова самой Людмилы.
Если верить комментариям, то особенно впечатлила публику история пожарного Василия и его жены Людмилы, которая до последнего находилась с мужем в больнице, несмотря на то, что врачи строго запретили к нему приближаться.Ознакомиться с полной историей вы можете в нашем материале. Ниже приведены слова самой Людмилы.
Я не знаю, о чем рассказывать… О смерти или о любви? Или это одно и то же… О чем?
… Мы недавно поженились. Еще ходили по улице и держались за руки, даже если в магазин шли… Я говорила ему: «Я тебя люблю». Но я еще не знала, как я его любила… Не представляла… Жили мы в общежитии пожарной части, где он служил. На втором этаже. И там еще три молодые семьи, на всех одна кухня. А внизу, на первом этаже стояли машины. Красные пожарные машины. Это была его служба. Всегда я в курсе: где он, что с ним? Среди ночи слышу какой-то шум. Выглянула в окно. Он увидел меня: «Закрой форточки и ложись спать. На станции пожар. Я скоро буду».
… Мы недавно поженились. Еще ходили по улице и держались за руки, даже если в магазин шли… Я говорила ему: «Я тебя люблю». Но я еще не знала, как я его любила… Не представляла… Жили мы в общежитии пожарной части, где он служил. На втором этаже. И там еще три молодые семьи, на всех одна кухня. А внизу, на первом этаже стояли машины. Красные пожарные машины. Это была его служба. Всегда я в курсе: где он, что с ним? Среди ночи слышу какой-то шум. Выглянула в окно. Он увидел меня: «Закрой форточки и ложись спать. На станции пожар. Я скоро буду».
Самого взрыва я не видела. Только пламя. Все словно светилось… Все небо… Высокое пламя. Копоть. Жар страшный. А его все нет и нет. Копоть от того, что битум горел, крыша станции была залита битумом. Ходили, потом вспоминал, как по смоле. Сбивали пламя. Сбрасывали горящий графит ногами… Уехали они без брезентовых костюмов, как были в одних рубашках, так и уехали. Их не предупредили, их вызвали на обыкновенный пожар…
В семь часов мне передали, что он в больнице. Я побежала, но вокруг больницы уже стояла кольцом милиция, никого не пускали. Одни машины «Скорой помощи» заезжали. Милиционеры кричали: «Машины зашкаливают, не приближайтесь!». Не одна я, все жены прибежали, все, у кого мужья в эту ночь оказались на станции. Я бросилась искать свою знакомую, она работала врачом в этой больнице. Схватила ее за халат, когда она выходила из машины: «Пропусти меня!» — «Не могу! С ним плохо. С ними со всеми плохо». Держу ее: «Только посмотреть». «Ладно, — говорит, — тогда бежим. На пятнадцать-двадцать минут».
Я увидела его… Отекший весь, опухший… Глаз почти нет… «Надо молока. Много молока! — сказала мне знакомая. — Чтобы они выпили хотя бы по три литра». — «Но он не пьет молоко». — «Сейчас будет пить». Многие врачи, медсестры, особенно санитарки этой больницы через какое-то время заболеют… Умрут… Но никто тогда этого не знал…
В семь часов мне передали, что он в больнице. Я побежала, но вокруг больницы уже стояла кольцом милиция, никого не пускали. Одни машины «Скорой помощи» заезжали. Милиционеры кричали: «Машины зашкаливают, не приближайтесь!». Не одна я, все жены прибежали, все, у кого мужья в эту ночь оказались на станции. Я бросилась искать свою знакомую, она работала врачом в этой больнице. Схватила ее за халат, когда она выходила из машины: «Пропусти меня!» — «Не могу! С ним плохо. С ними со всеми плохо». Держу ее: «Только посмотреть». «Ладно, — говорит, — тогда бежим. На пятнадцать-двадцать минут».
Я увидела его… Отекший весь, опухший… Глаз почти нет… «Надо молока. Много молока! — сказала мне знакомая. — Чтобы они выпили хотя бы по три литра». — «Но он не пьет молоко». — «Сейчас будет пить». Многие врачи, медсестры, особенно санитарки этой больницы через какое-то время заболеют… Умрут… Но никто тогда этого не знал…
×
В десять утра умер оператор Шашенок… Он умер первым… В первый день… Мы узнали, что под развалинами остался второй — Валера Ходемчук. Так его и не достали. Забетонировали. Но мы еще не знали, что они все — первые…
Спрашиваю: «Васенька, что делать?» — «Уезжай отсюда! Уезжай! У тебя будет ребенок». А я — беременная. Но как я его оставлю? Просит: «Уезжай! Спасай ребенка!» — «Сначала я должна принести тебе молоко, а потом решим».
Вечером в больницу не пропустили… Море людей вокруг… Я стояла напротив его окна, он подошел и что-то мне кричал. Так отчаянно! В толпе кто-то расслышал: их увозят ночью в Москву. Жены сбились все в одну кучу. Решили: поедем с ними. Пустите нас к нашим мужьям! Не имеете права! Бились, царапались. Солдаты, уже стояли солдаты, нас отталкивали. Тогда вышел врач и подтвердил, что они полетят на самолете в Москву, но нам нужно принести им одежду, — та, в которой они были на станции, сгорела. Автобусы уже не ходили, и мы бегом через весь город. Прибежали с сумками, а самолет уже улетел… Нас специально обманули… Чтобы мы не кричали, не плакали…
Спрашиваю: «Васенька, что делать?» — «Уезжай отсюда! Уезжай! У тебя будет ребенок». А я — беременная. Но как я его оставлю? Просит: «Уезжай! Спасай ребенка!» — «Сначала я должна принести тебе молоко, а потом решим».
Вечером в больницу не пропустили… Море людей вокруг… Я стояла напротив его окна, он подошел и что-то мне кричал. Так отчаянно! В толпе кто-то расслышал: их увозят ночью в Москву. Жены сбились все в одну кучу. Решили: поедем с ними. Пустите нас к нашим мужьям! Не имеете права! Бились, царапались. Солдаты, уже стояли солдаты, нас отталкивали. Тогда вышел врач и подтвердил, что они полетят на самолете в Москву, но нам нужно принести им одежду, — та, в которой они были на станции, сгорела. Автобусы уже не ходили, и мы бегом через весь город. Прибежали с сумками, а самолет уже улетел… Нас специально обманули… Чтобы мы не кричали, не плакали…
Ночь… По одну сторону улицы автобусы, сотни автобусов (уже готовили город к эвакуации), а по другую сторону — сотни пожарных машин. Пригнали отовсюду. Вся улица в белой пене… Мы по ней идем… Ругаемся и плачем…
По радио объявили, что, возможно, город эвакуируют на три-пять дней, возьмите с собой теплые вещи и спортивные костюмы, будете жить в лесах. В палатках. Люди даже обрадовались: на природу! Встретим там Первое мая. Необычно. Готовили в дорогу шашлыки… Брали с собой гитары, магнитофоны… Плакали только те, чьи мужья пострадали.
По радио объявили, что, возможно, город эвакуируют на три-пять дней, возьмите с собой теплые вещи и спортивные костюмы, будете жить в лесах. В палатках. Люди даже обрадовались: на природу! Встретим там Первое мая. Необычно. Готовили в дорогу шашлыки… Брали с собой гитары, магнитофоны… Плакали только те, чьи мужья пострадали.
Мать Василия Игнатенко
Не помню дороги… Будто очнулась, когда увидела его мать: «Мама, Вася в Москве! Увезли специальным самолетом!». Но мы досадили огород (а через неделю деревню эвакуируют)! Кто знал? Кто тогда это знал? К вечеру у меня открылась рвота. Я — на шестом месяце беременности. Мне так плохо… Ночью сню, что он меня зовет, пока он был жив, звал меня во сне: «Люся! Люсенька!». А когда умер, ни разу не позвал. Ни разу… Встаю я утром с мыслью, что поеду в Москву. Сама… «Куда ты такая?» — плачет мать. Собрали в дорогу и отца. Он снял со сберкнижки деньги, которые у них были. Все деньги.
Людмила и Василий Игнатенко (справа) с друзьями
Дороги не помню… Дорога опять выпала из памяти… В Москве у первого милиционера спросили, в какой больнице лежат чернобыльские пожарники, и он нам сказал…
Шестая больница — на «Щукинской»…
В эту больницу, специальная радиологическая больница, без пропусков не пускали. Я дала деньги вахтеру, и тогда она говорит: «Иди». Кого-то опять просила, молила… И вот сижу в кабинете у заведующей радиологическим отделением — Ангелины Васильевны Гуськовой. Тогда я еще не знала, как ее зовут, ничего не запоминала… Я знала только, что должна увидеть его…
Она сразу меня спросила:
— У вас есть дети?
Как я признаюсь?! И уже понимаю, что надо скрыть мою беременность. Не пустит к нему! Хорошо, что я худенькая, ничего по мне незаметно.
— Есть, — отвечаю.
— Сколько?
Думаю: «Надо сказать, что двое. Если один — все равно не пустит».
— Мальчик и девочка.
— Раз двое, то рожать, видно, больше не придется. Теперь слушай: центральная нервная система поражена полностью, костный мозг поражен полностью…
«Ну, ладно, — думаю, — станет немножко нервным».
— Еще слушай: если заплачешь — я тебя сразу отправлю. Обниматься и целоваться нельзя. Близко не подходить. Даю полчаса.
Шестая больница — на «Щукинской»…
В эту больницу, специальная радиологическая больница, без пропусков не пускали. Я дала деньги вахтеру, и тогда она говорит: «Иди». Кого-то опять просила, молила… И вот сижу в кабинете у заведующей радиологическим отделением — Ангелины Васильевны Гуськовой. Тогда я еще не знала, как ее зовут, ничего не запоминала… Я знала только, что должна увидеть его…
Она сразу меня спросила:
— У вас есть дети?
Как я признаюсь?! И уже понимаю, что надо скрыть мою беременность. Не пустит к нему! Хорошо, что я худенькая, ничего по мне незаметно.
— Есть, — отвечаю.
— Сколько?
Думаю: «Надо сказать, что двое. Если один — все равно не пустит».
— Мальчик и девочка.
— Раз двое, то рожать, видно, больше не придется. Теперь слушай: центральная нервная система поражена полностью, костный мозг поражен полностью…
«Ну, ладно, — думаю, — станет немножко нервным».
— Еще слушай: если заплачешь — я тебя сразу отправлю. Обниматься и целоваться нельзя. Близко не подходить. Даю полчаса.
Кадр из сериала «Чернобыль»
Но я знала, что уже отсюда не уйду. Если уйду, то с ним. Поклялась себе!
Захожу… Они сидят на кровати, играют в карты и смеются.
-Вася! — кричат ему.
Поворачивается:
— О, братцы, я пропал! И здесь нашла!
Смешной такой, пижама на нем сорок восьмого размера, а у него — пятьдесят второй. Короткие рукава, короткие штанишки. Но опухоль с лица уже сошла… Им вливали какой-то раствор…
— А чего это ты вдруг пропал? — спрашиваю.
И он хочет меня обнять.
— Сиди-сиди, — не пускает его ко мне врач. — Нечего тут обниматься.
Захожу… Они сидят на кровати, играют в карты и смеются.
-Вася! — кричат ему.
Поворачивается:
— О, братцы, я пропал! И здесь нашла!
Смешной такой, пижама на нем сорок восьмого размера, а у него — пятьдесят второй. Короткие рукава, короткие штанишки. Но опухоль с лица уже сошла… Им вливали какой-то раствор…
— А чего это ты вдруг пропал? — спрашиваю.
И он хочет меня обнять.
— Сиди-сиди, — не пускает его ко мне врач. — Нечего тут обниматься.
На следующий день, когда я пришла, они уже лежали по одному, каждый в отдельной палате. Им категорически запрещалось выходить в коридор. Общаться друг с другом. Перестукивались через стенку… Точка-тире, точка-тире… Врачи объяснили это тем, что каждый организм по-разному реагирует на дозы облучения, и то, что выдержит один, другому не под силу. Там, где они лежали, зашкаливали даже стены. Слева, справа и этаж под ними… Там всех выселили, ни одного больного… Под ними и над ними никого…
Три дня я жила у своих московских знакомых. Они мне говорили: «Бери кастрюлю, бери миску, бери все, что надо». Я варила бульон из индюшки на шесть человек. Шесть наших ребят… Пожарников… Из одной смены… Они все дежурили в ту ночь: Ващук, Кибенок, Титенок, Правик, Тищура. В магазине купила им всем зубную пасту, щетки, мыло. Ничего этого в больнице не было. Маленькие полотенца купила… Я удивляюсь теперь своим знакомым, они, конечно, боялись, не могли не бояться, уже ходили всякие слухи, но все равно сами мне предлагали: «Бери все, что надо. Бери! Как он? Как они все? Они будут жить?». Жить…
Три дня я жила у своих московских знакомых. Они мне говорили: «Бери кастрюлю, бери миску, бери все, что надо». Я варила бульон из индюшки на шесть человек. Шесть наших ребят… Пожарников… Из одной смены… Они все дежурили в ту ночь: Ващук, Кибенок, Титенок, Правик, Тищура. В магазине купила им всем зубную пасту, щетки, мыло. Ничего этого в больнице не было. Маленькие полотенца купила… Я удивляюсь теперь своим знакомым, они, конечно, боялись, не могли не бояться, уже ходили всякие слухи, но все равно сами мне предлагали: «Бери все, что надо. Бери! Как он? Как они все? Они будут жить?». Жить…
Василий Игнатенко (в центре) с друзьями
Рано утром еду на базар, оттуда к своим знакомым, варю бульон. Все протереть, покрошить… Кто-то просил: «Привези яблочко». С шестью пол-литровыми баночками… Всегда на шестерых! В больницу… Сижу до вечера. А вечером — опять в другой конец города. На сколько бы меня так хватило? Но через три дня предложили, что можно жить в гостинице для медработников, на территории самой больницы. Боже, какое счастье!!
— Но там нет кухни. Как я буду им готовить?
— Вам уже не надо готовить. Их желудки перестают воспринимать еду.
Он стал меняться — каждый день я встречала другого человека… Ожоги выходили наверх… Во рту, на языке, щеках сначала появились маленькие язвочки, потом они разрослись… Пластами отходила слизистая… Пленочками белыми… Цвет лица… Цвет тела… Синий… Красный… Серо-бурый… А оно такое все мое, такое любимое! Это нельзя рассказать! Это нельзя написать!
— Но там нет кухни. Как я буду им готовить?
— Вам уже не надо готовить. Их желудки перестают воспринимать еду.
Он стал меняться — каждый день я встречала другого человека… Ожоги выходили наверх… Во рту, на языке, щеках сначала появились маленькие язвочки, потом они разрослись… Пластами отходила слизистая… Пленочками белыми… Цвет лица… Цвет тела… Синий… Красный… Серо-бурый… А оно такое все мое, такое любимое! Это нельзя рассказать! Это нельзя написать!
В гостинице в первый же день дозиметристы меня замеряли. Одежда, сумка, кошелек, туфли — все «горело». И все это тут же у меня забрали. Даже нижнее белье. Не тронули только деньги. Взамен выдали больничный халат пятьдесят шестого размера, а тапочки сорок третьего. Одежду, сказали, может, привезем, а может, и нет, навряд ли она поддастся «чистке». В таком виде я и появилась перед ним. Испугался: «Батюшки, что с тобой?». А я все-таки ухитрялась варить бульон. Ставила кипятильник в стеклянную банку… Туда бросала кусочки курицы… Маленькие-маленькие… Потом кто-то отдал мне свою кастрюльку, кажется, уборщица или дежурная гостиницы. Кто-то — досочку, на которой я резала свежую петрушку. В больничном халате сама я не могла добраться до базара, кто-то мне эту зелень приносил.
Но все бесполезно, он не мог даже пить… Проглотить сырое яйцо… А мне хотелось достать что-нибудь вкусненькое! Будто это могло помочь. Добежала до почты: «Девочки, — прошу, — мне надо срочно позвонить моим родителям в Ивано-Франковск. У меня здесь умирает муж». Почему-то они сразу догадались, откуда я и кто мой муж, моментально соединили. Мой отец, сестра и брат в тот же день вылетели ко мне в Москву. Они привезли мои вещи. Деньги.
Но все бесполезно, он не мог даже пить… Проглотить сырое яйцо… А мне хотелось достать что-нибудь вкусненькое! Будто это могло помочь. Добежала до почты: «Девочки, — прошу, — мне надо срочно позвонить моим родителям в Ивано-Франковск. У меня здесь умирает муж». Почему-то они сразу догадались, откуда я и кто мой муж, моментально соединили. Мой отец, сестра и брат в тот же день вылетели ко мне в Москву. Они привезли мои вещи. Деньги.
Кадр из сериала «Чернобыль»
Девятого мая… Он всегда мне говорил: «Ты не представляешь, какая красивая Москва! Особенно на День Победы, когда салют. Я хочу, чтобы ты увидела». Сижу возле него в палате, открыл глаза:
— Сейчас день или вечер?
— Девять вечера.
— Открывай окно! Начинается салют!
Я открыла окно. Восьмой этаж, весь город перед нами! Букет огня взметнулся в небо.
— Вот это да!
— Я обещал тебе, что покажу Москву. Я обещал, что по праздникам буду всю жизнь дарить цветы…
Оглянулась — достает из-под подушки три гвоздики. Дал медсестре деньги — и она купила.
Подбежала и целую:
— Мой единственный! Любовь моя!
Разворчался:
— Что тебе приказывают врачи? Нельзя меня обнимать! Нельзя целовать!
Мне не разрешали его обнимать… Но я… Я поднимала и сажала его… Перестилала постель… Ставила градусник и вынимала… Приносила и уносила судно… Об этом никто ничего не говорил…
— Сейчас день или вечер?
— Девять вечера.
— Открывай окно! Начинается салют!
Я открыла окно. Восьмой этаж, весь город перед нами! Букет огня взметнулся в небо.
— Вот это да!
— Я обещал тебе, что покажу Москву. Я обещал, что по праздникам буду всю жизнь дарить цветы…
Оглянулась — достает из-под подушки три гвоздики. Дал медсестре деньги — и она купила.
Подбежала и целую:
— Мой единственный! Любовь моя!
Разворчался:
— Что тебе приказывают врачи? Нельзя меня обнимать! Нельзя целовать!
Мне не разрешали его обнимать… Но я… Я поднимала и сажала его… Перестилала постель… Ставила градусник и вынимала… Приносила и уносила судно… Об этом никто ничего не говорил…
Портрет Василия Игнатенко в доме его матери
Хорошо, что не в палате, а в коридоре… У меня закружилась голова, я ухватилась за подоконник… Мимо шел врач, он взял меня за руку. И неожиданно:
— Вы беременная?
— Нет-нет! — Я так испугалась, чтобы нас кто-нибудь не услышал.
— Не обманывайте, — вздохнул он.
Я так растерялась, что не успела его ни о чем попросить.
Назавтра меня вызывают к заведующей:
— Почему вы меня обманули? — спросила она.
— Не было выхода. Скажи я правду — отправили бы домой. Святая ложь!
— Что вы наделали!!
— Вы беременная?
— Нет-нет! — Я так испугалась, чтобы нас кто-нибудь не услышал.
— Не обманывайте, — вздохнул он.
Я так растерялась, что не успела его ни о чем попросить.
Назавтра меня вызывают к заведующей:
— Почему вы меня обманули? — спросила она.
— Не было выхода. Скажи я правду — отправили бы домой. Святая ложь!
— Что вы наделали!!
Американский профессор, доктор Гейл… Это он делал операцию по пересадке костного мозга… Утешал меня: надежда есть, маленькая, но есть. Такой могучий организм, такой сильный парень! Вызвали всех его родственников. Две сестры приехали из Беларуси, брат из Ленинграда, там служил. Младшая Наташа, ей было четырнадцать лет, очень плакала и боялась. Но ее костный мозг подошел лучше всех… Я уже могу об этом рассказывать… Раньше не могла… Я десять лет молчала… Десять лет.
Когда он узнал, что костный мозг берут у его младшей сестрички, наотрез отказался: «Я лучше умру. Не трогайте ее, она маленькая». Старшей сестре Люде было двадцать восемь лет, она сама медсестра, понимала, на что идет. «Только бы он жил», — говорила она. Я видела операцию. Они лежали рядышком на столах… Там большое окно в операционном зале. Операция длилась два часа… Когда кончили, хуже было Люде, чем ему, у нее на груди восемнадцать проколов, тяжело выходила из-под наркоза. И сейчас болеет, на инвалидности… Была красивая, сильная девушка. Замуж не вышла…
Когда он узнал, что костный мозг берут у его младшей сестрички, наотрез отказался: «Я лучше умру. Не трогайте ее, она маленькая». Старшей сестре Люде было двадцать восемь лет, она сама медсестра, понимала, на что идет. «Только бы он жил», — говорила она. Я видела операцию. Они лежали рядышком на столах… Там большое окно в операционном зале. Операция длилась два часа… Когда кончили, хуже было Люде, чем ему, у нее на груди восемнадцать проколов, тяжело выходила из-под наркоза. И сейчас болеет, на инвалидности… Была красивая, сильная девушка. Замуж не вышла…
А я тогда металась из одной палаты в другую, от него — к ней. Он лежал уже не в обычной палате, а в специальной барокамере, за прозрачной пленкой, куда заходить не разрешалось. Там такие специальные приспособления есть, чтобы, не заходя под пленку, вводить уколы, ставить катетер… Но все на липучках, на замочках, и я научилась ими пользоваться… Отсовывать… И пробираться к нему…
Другие барокамеры, где лежали наши ребята, обслуживали солдаты, потому что штатные санитары отказались, требовали защитной одежды. Солдаты выносили судно. Протирали полы, меняли постельное белье… Все делали… Откуда там появились солдаты? Не спрашивала… Только он… Он… А каждый день слышу: умер, умер… Умер Тищура. Умер Титенок. Умер… Как молотком по темечку…
Стул двадцать пять — тридцать раз в сутки… С кровью и слизью… Кожа начала трескаться на руках, ногах… Все покрылось волдырями… Когда он ворочал головой, на подушке оставались клочья волос… Я пыталась шутить: «Даже удобно. Не надо носить расческу». Скоро их всех постригли. Его я стригла сама. Я все хотела ему делать сама. Если бы я могла выдержать физически, то я все двадцать четыре часа не ушла бы от него. Мне каждую минутку было жалко… Минутку и то жалко…
Другие барокамеры, где лежали наши ребята, обслуживали солдаты, потому что штатные санитары отказались, требовали защитной одежды. Солдаты выносили судно. Протирали полы, меняли постельное белье… Все делали… Откуда там появились солдаты? Не спрашивала… Только он… Он… А каждый день слышу: умер, умер… Умер Тищура. Умер Титенок. Умер… Как молотком по темечку…
Стул двадцать пять — тридцать раз в сутки… С кровью и слизью… Кожа начала трескаться на руках, ногах… Все покрылось волдырями… Когда он ворочал головой, на подушке оставались клочья волос… Я пыталась шутить: «Даже удобно. Не надо носить расческу». Скоро их всех постригли. Его я стригла сама. Я все хотела ему делать сама. Если бы я могла выдержать физически, то я все двадцать четыре часа не ушла бы от него. Мне каждую минутку было жалко… Минутку и то жалко…
Отлучилась… Возвращаюсь — на столике у него апельсин… Большой, не желтый, а розовый. Улыбается: «Меня угостили. Возьми себе». А медсестра через пленочку машет, что нельзя этот апельсин есть. Раз возле него уже какое-то время полежал, его не то что есть, к нему прикасаться страшно. «Ну, съешь, — просит. — Ты же любишь апельсины». Я беру апельсин в руки. А он в это время закрывает глаза и засыпает. Ему все время давали уколы, чтобы он спал. Наркотики. Медсестра смотрит на меня в ужасе… А я? Я готова сделать все, чтобы он только не думал о смерти… И о том, что болезнь его ужасная, что я его боюсь…
Обрывок какого-то разговора… У меня в памяти… Кто-то увещевает: «Вы должны не забывать: перед вами уже не муж, не любимый человек, а радиоактивный объект с высокой плотностью заражения. Вы же не самоубийца. Возьмите себя в руки». А я как умалишенная: «Я его люблю! Я его люблю!». Он спал, я шептала: «Я тебя люблю!». Шла по больничному двору: «Я тебя люблю!». Несла судно: «Я тебя люблю!». Вспоминала, как мы с ним раньше жили… В нашем общежитии… Он засыпал ночью только тогда, когда возьмет меня за руку. У него была такая привычка: во сне держать меня за руку… Всю ночь…
А в больнице я возьму его за руку и не отпускаю…
Обрывок какого-то разговора… У меня в памяти… Кто-то увещевает: «Вы должны не забывать: перед вами уже не муж, не любимый человек, а радиоактивный объект с высокой плотностью заражения. Вы же не самоубийца. Возьмите себя в руки». А я как умалишенная: «Я его люблю! Я его люблю!». Он спал, я шептала: «Я тебя люблю!». Шла по больничному двору: «Я тебя люблю!». Несла судно: «Я тебя люблю!». Вспоминала, как мы с ним раньше жили… В нашем общежитии… Он засыпал ночью только тогда, когда возьмет меня за руку. У него была такая привычка: во сне держать меня за руку… Всю ночь…
А в больнице я возьму его за руку и не отпускаю…
Ночь. Тишина. Мы одни. Посмотрел на меня внимательно-внимательно и вдруг говорит:
— Так хочу увидеть нашего ребенка. Какой он?
— А как мы его назовем?
— Ну, это ты уже сама придумаешь…
— Почему я сама, если нас двое?
— Тогда, если родится мальчик, пусть будет Вася, а если девочка — Наташка.
— Как это Вася? У меня уже есть один Вася. Ты! Мне другого не надо.
Я еще не знала, как я его любила! Он… Только он… Как слепая! Даже не чувствовала толчков под сердцем… Хотя была уже на шестом месяце…Я думала, что он внутри меня, мой маленький, и он защищен…
— Так хочу увидеть нашего ребенка. Какой он?
— А как мы его назовем?
— Ну, это ты уже сама придумаешь…
— Почему я сама, если нас двое?
— Тогда, если родится мальчик, пусть будет Вася, а если девочка — Наташка.
— Как это Вася? У меня уже есть один Вася. Ты! Мне другого не надо.
Я еще не знала, как я его любила! Он… Только он… Как слепая! Даже не чувствовала толчков под сердцем… Хотя была уже на шестом месяце…Я думала, что он внутри меня, мой маленький, и он защищен…
Дальше… Последнее… Помню вспышками… Обрыв…
Ночь сижу возле него на стульчике… В восемь утра: «Васенька, я пойду. Я немножко отдохну». Откроет и закроет глаза — отпустил. Только дойду до гостиницы, до своей комнаты, лягу на пол, на кровати лежать не могла, так все болело, как уже стучит санитарка: «Иди! Беги к нему! Зовет беспощадно!». А в то утро Таня Кибенок так меня просила, молила: «Поедем со мной на кладбище. Я без тебя не смогу». В то утро хоронили Витю Кибенка и Володю Правика… С Витей они были друзья… Мы дружили семьями… За день до взрыва вместе сфотографировались у нас в общежитии. Такие они, наши мужья, там красивые! Веселые! Последний день нашей той жизни… Такие мы счастливые!
Вернулась с кладбища, быстренько звоню на пост медсестре: «Как он там?» — «Пятнадцать минут назад умер». Как? Я всю ночь у него. Только на три часа отлучилась! Стала у окна и кричала: «Почему? За что?». Смотрела на небо и кричала… На всю гостиницу… Ко мне боялись подойти… Опомнилась: напоследок его увижу! Увижу! Скатилась с лестницы… Он лежал еще в барокамере, не увезли… Последние слова его: «Люся! Люсенька!» — «Только отошла. Сейчас прибежит», — успокоила медсестра. Вздохнул и затих…
Ночь сижу возле него на стульчике… В восемь утра: «Васенька, я пойду. Я немножко отдохну». Откроет и закроет глаза — отпустил. Только дойду до гостиницы, до своей комнаты, лягу на пол, на кровати лежать не могла, так все болело, как уже стучит санитарка: «Иди! Беги к нему! Зовет беспощадно!». А в то утро Таня Кибенок так меня просила, молила: «Поедем со мной на кладбище. Я без тебя не смогу». В то утро хоронили Витю Кибенка и Володю Правика… С Витей они были друзья… Мы дружили семьями… За день до взрыва вместе сфотографировались у нас в общежитии. Такие они, наши мужья, там красивые! Веселые! Последний день нашей той жизни… Такие мы счастливые!
Вернулась с кладбища, быстренько звоню на пост медсестре: «Как он там?» — «Пятнадцать минут назад умер». Как? Я всю ночь у него. Только на три часа отлучилась! Стала у окна и кричала: «Почему? За что?». Смотрела на небо и кричала… На всю гостиницу… Ко мне боялись подойти… Опомнилась: напоследок его увижу! Увижу! Скатилась с лестницы… Он лежал еще в барокамере, не увезли… Последние слова его: «Люся! Люсенька!» — «Только отошла. Сейчас прибежит», — успокоила медсестра. Вздохнул и затих…
Похоронили Василия Игнатенко на Митинском кладбище в цинковом гробу. Вдова Людмила после этого вернулась в свой родной город, но через время получила квартиру в Киеве.
Посещать могилу покойного мужа ей можно было только раз в год — 26 апреля. Именно в этот день прямо на кладбище у Людмилы начались схватки. В больнице женщина родила на вид здоровую девочку, но малышка прожила только четыре часа — у нее был врожденный цирроз печени, повреждены легкие.
Посещать могилу покойного мужа ей можно было только раз в год — 26 апреля. Именно в этот день прямо на кладбище у Людмилы начались схватки. В больнице женщина родила на вид здоровую девочку, но малышка прожила только четыре часа — у нее был врожденный цирроз печени, повреждены легкие.
Кадр из сериала
Врачи были уверены, что у Люды больше никогда не будет детей. Однако уже через несколько лет она родила сына, «так, как рожают одинокие женщины, — для себя». Мальчика назвали Толиком. С самого детства он на группе инвалидности, болен астмой, постоянно посещает больницы…
Людмиле тоже пришлось поплатиться здоровьем за те дни, проведенные с Василием. У нее целый «букет» различных заболеваний, а недавно — произошел микроинсульт. Несмотря на все это, женщина признается, что счастлива: рядом с ней ее любимый сын. Пусть им и приходится несладко, самые страшные дни уже позади…
Людмиле тоже пришлось поплатиться здоровьем за те дни, проведенные с Василием. У нее целый «букет» различных заболеваний, а недавно — произошел микроинсульт. Несмотря на все это, женщина признается, что счастлива: рядом с ней ее любимый сын. Пусть им и приходится несладко, самые страшные дни уже позади…
Источник:
Еще крутые истории!
- Дикая история вечно беременной спортсменки
- "Жаль потраченных на тебя денег, тварь!": девушки поделились самыми неудачными свиданиями
- 15 ситуаций, в которых дети серьёзно начудили
- Аму Хаджи: история иранца, который не мылся 67 лет
- "Тащили мусор через весь зал": причины, по которым люди больше в ресторан ни ногой
Новости партнёров
реклама
Насколько все серьезно никто не понимал. Эти первые пожарные спасли мир от такой беды . что трудно представить,что было бы, если бы рвануло по полной... Эта история - правда...Николай Ващук , упоминаемый здесь,один из пожарных,мой земляк. Светлая им память..
На моих глазах… В парадной форме его засунули в целлофановый мешок и завязали… И этот мешок уже положили в деревянный гроб… А гроб ещё одним мешком обвязали… Целлофан прозрачный, но толстый, как клеенка… И уже всё это поместили в цинковый гроб… Втиснули… Одна фуражка наверху осталась…
В сериале "Чернобыль", кстати, её один в один передрали.
Только, дорогие мои, это НЕ реальная история, а художественное "переосмысление" истории Людмилы Игнатенко от одной нашей "правозащитницы" - Светланы Алесиевич.
Эта старая бл.. то есть, пожилая больная женщина частенько забывает принять лекарства (из группы нейролептиков), вот и пишет и говорит очень много чего интересного.
помните, надеюсь, незабвенную Валерию Ильинишну Новодворскую? Которая тоже от забывчивости лекарства, назначенные ей добрыми докторами, не принимала? Вот, это славная продолжательница дела Валерии Ильинишны.
Надеюсь, что они на том свете свидятся и даже в одном котле поплавают.
Кстати, даже не обратил внимание на то, что мои статьи опубликовали именно в сообществах.
Другое дело, что я кому-то 20 раз повторил, что и в сообществах не состою, и в сообществах ничего не публиковал...
Нет. Я НЕ защищаю Советскую власть. Я считаю себя коммунистом НЕ потому что "люблю" Советский Союз и хочу в него вернуться.
В СССР было много плохого - это да.
Особенно в госуправлении, и, особенно, к концу СССР.
Заметь, я в обеих статьях не кричал "всё неправда, СССР - хороший". Я - логически пытался доказать, что те сцены из сериала, о которых я упоминаю - бред. Не с идеологической точки зрения, а с логической.
Не "партию оболгали", а людей (и страну, соответственно) оболгали и события исказили.
В сериале, в котором задавали вопрос о цене лжи, просто лгали, причём, кое-где, явно, намеренно.
Про художественное преувеличение - уже писал.
Оно уместно там, где события не переворачиваются с ног на голову и не искажаются до полной противоположности характеры отдельных людей.
Коммунизм для меня - это, в первую очередь, неовоществлённая и неосуществлённая идея. Идея о новом обществе и новом человеке.
В СССР что-то из этой идеи удалось реализовать, и я тому рад. Но - строительство коммунизма было свёрнуто ещё в 60-е годы 20-го века. Дальше - уже простая болтология и движение по инерции.
Про ложь и утаивания - тоже, как ни странно, согласен. Только, а ГДЕ власти не лгут или не лгали раньше?
Суть политики и состоит во лжи.
Большой, малой, но лжи. Везде и всегда.
Недостаточно примеров из страны "светоча демократии" о том, насколько чудовищно там лгут. В том числе, и своим гражданам тоже. Разве не из-за чудовищной лжи американские же военные поехали убивать невиновных и погибать в Ирак? Разве не из-за вскрывшихся масштабов лжи до сих пор прессуют Ассанджа?
И, какое имеют право тогда солгавшие обвинять других во лжи?
Какое имеют право допустившие многочисленные просчёты при строительстве и эксплуатации АЭС в Фукусиме, говорить, "только у коммунистов станция могла взорваться".
Доходит до маразма: (отсылка к диалогу Легасова на суде "ядро реактора взорвалось из-за лжи").
Причины аварии я указал: она (как и любая техногенная катастрофа) произошла из-за человеческой тупости, жадности и безалаберности.
Но, даже не это важно. И не за критику СССР я не люблю "Алексиевичей". А за то, что "Алексиевичи", продвигают и пропагандируют очень и очень нехорошую и опасную для человечества идеологию - либерализм.
За то, что "Алесиевичи" вопя о совести и правде, и об окружающей нас тотальной лжи, как-то тоже без вранья не обходятся. Правда, это потом обзывают "художественным преувеличением" ;)
За то, что "Алексиевичи"очень мастерски подменяют попытки разобраться в каких-то событиях, на эмоции, тут же начинают вопить что-то вроде "что может стоить дороже человеческой жизни", и выдают тонны красивой, но не имеющей к реальной жизни никакого отношения дичи.
И да, в том числе, не люблю "Алексиевичей" за то, что они не любят коммунизм. Имею право.
А в 37м успешно строили коммунизм? Или когда раскулачивали, когда в колхозы всех сгоняли? Моих деда с бабой в лагеря послали - посчитали их кулаками, у них самое успешное хозяйство в деревне было (но никогда никакие батраки на них не работали, только сам дед с сыновьями).
Я понимаю что коммунизм как абстракция звучит неизмеримо более привлекательно чем капитализм, где неравенство заложено в саму основу. Вот только в реальной жизни все оказалось слишком далеко от той абстрактной картинки, в реальности получалась куда более уродливая система чем почти любой капитализм (да, нацизм был неизмеримо хуже). Абстрактная коммунистическая система невозможноа, а реальная коммунистическая система приводила к застою, к неэффективности производства, к бесконтрольности властей (так как СМИ были абсолютно несвободны), ну и к другим проблемам. Вот поэтому для меня коммунизм стал злом. Алексиевич некоторые из таких сторон коммунизма весьма успешно показывает. Называете художественное призведение дичью - Ваше право, тольк одля меня именно оно полностью описывает ситуацию.
"Причины аварии я указал: она (как и любая техногенная катастрофа) произошла из-за человеческой тупости, жадности и безалаберности." С этим я не поспорю. Но проблема в том, что именно коммунистическая система из-за ее полной бесконтрольности со стороны общества, и давала зеленую улицу человеческой тупости и безалаберности. Даже жадность при социализме не слишком отличалась от капиталистической - просто формы были несколько другие, не так важны были деньги как позиция в системе.
Положительный - не положительный, тут же именно в том дело, что из реального человека сделали, скажем так, не очень "реального".
И сделали - намеренно. Чтобы доказать, какое Советское правительство плохое - человека просто оболгали.
Что я и доказываю.
Шахтёры, прости уж, показаны полными быдланами, в какой сцене ни возьми.
А, главное, есть же РЕАЛЬНЫЕ кадры с теми самыми шахтёрами.
Не работали они полностью голыми. НЕ копали он совковыми лопатами, там есть нормальное оборудование.
ГБ-шник и партийный начальник даже не отрицательные. Показаны не люди. Показаны кальки на людей.
И не надо рассказывать про то. кого там раскулачили, а кого нет.
Революция проехала по многим. сломала огромное количество судеб.
И по моим родственникам, косвенно, тоже. И что?
В РЕАЛЬНОЙ жизни коммунизм так и не построили. И. судить о том, каков РЕАЛЬНЫЙ коммунизм - как-то глупо.
Судить о коммунизме по репрессиям - как-то по-дурацки.
А что ж мы не судим о капитализме по результатам первых буржуазных революций?
Как и чем они закончились?
Чем закончилась Английская революция? Чем закончилась Великая Французская революция?
А "весна народов"?
Странно, я-то считал, что закончилось всё огромной кровью, и реакцией.
И, что-то,я не слышал, что в Британии поливают грязью Оливера Кромвеля? Или - во Франции - героев революции, или того же Наполеона, который, по сути, и есть революционный генерал.
И Те события тоже катком прокатились по судьбам очень многих.
После тех событий, тоже, наверное, куча народу кричало "зачем та революция, зачем тот капитализм, посмотрите, к какой крови всё это привело".
"Но проблема в том, что именно коммунистическая система из-за ее полной бесконтрольности со стороны общества, и давала зеленую улицу человеческой тупости и безалаберности."
Действительно? Как насчёт того же Бхопала, той же "Фукусимы"?
Там тоже коммунисты виноваты?
Да при коммунистах, наоборот, контроль со стороны общества, какой-никакой, но был. Работали социальные лифты.
Что в биографии основных героев, кстати, и прослеживается.
Я понимаю, что как антикоммунист, ты просто видишь в коммунистах только то, что хочешь видеть.
Фукусима - населения вовремя информировалось о ситуации, именно это - основная разница. А в СССР, если бы не западные голоса и не начало пересторйки, вообще бы попытались все скрыть... Я не обвиняю только советскую систему в аварии, аварии могут везде произойти (у капиталистов причиной станет жадность, в СССР - карьеризм). Я обвиняю советскую систему прежде всего в действиях властей на протяжении первой недели, причем не в районе Чернобыля, а в Беларуси и остальной Украине. У меня именно в те дни решался вопрос о моей свадьбе, так что ту ложь я воспринимал особенно болезненно. Хотя никакого влияния на лично мою семью радиация не оказала (впрочем, дядя жил в 30 километрах от Чернобыля, г/п Комарин; он отказался эвакуироваться).
Ну и никаких предохранительных мехнаизмов против подобных проблем просто не было, особенно в условиях когда власти на 100% контролируют СМИ. Был давно фильм Китайский синдром, так вот в СССР подобное расследование было в принципе невозможно. Именно тотальный контроль над СМИ делал советскую систему менее надежной и более подверженной авариям чем западную.
Насчет коммунизма - проблема не в революзии (по сути столь же кровавой как и французская). Проблема в том, что за ней последовало, а последовал постепенный путь в никуда, путь в застой, путь в падение производительности труда. "Настоящий" коммунизм не построили потому что его невозможно построить, потому что он природе человека не соответствует... Не хочет нормальный человек работать ради идеи. Ради себя - будет пахать, а ради других или "общего блага" - уже не слишком. На короткий промежуток времени может, небольшое количество людей могут это делать и постоянно, но вот чтобы постоянно и все - никогда. И только в случае войны и подобных катаклизмов он может пахать день и ночь ради жизни всех ему близких. Не могут все быть Павками Корчагиными. Вот и получается саботаж "из низов". А на это обязательно накладывается и разложнеие верхов, которые тоже тоже будут работать прежде всего на себя. При капитализме именно это ото всех и ожидается, буржуазная дмеократия хоть какие-то механизмы имеет чтобы не допустить это в явном виде, а "коммунизм" (во всех странах, без исключения!) такого контроля не имеет. Или будете мне доказывать что в Китае нынче коммунизм строят (потому что "коммунисты" у власти)?
Ну и оказалось что мое образование (на самом деле наилучшее из возможных в СССР в области физики) никому в той стране не было нужно, я семью почти не мог содержать (родители помогали), и только при капитализме, работая на кого-то другого, стал получать нормальный доход.
И я особенно ненавижу (и всегда ненавидел) когда кто-то решает: что мне можно читать, а что нет, когда возводят барьеры на выезд из страны. Я Мастера и Маргариту впервые смог прочитать на польском языке (потому что в Дружбе смог купить именно на польском, был такой магазин литературы на языках соцстран) - можно больший идиотизм придумать?
Наконец, о социальных лифтах в советской системе. Они постепенно переставали работать по мере строительства "развитого социализма" и появления номенклатуры (нового двярянства), хотя прекрасно работали годов до 60х... В США или Европе те же самые лифты до какой-то степени работают и сейчас, умный человек, желающий и умеющий работать, сможет поступить в лучший колледж, потом найдет прекрасную работу - но надо уметь и хотеть пахать. А для середнячка действительно выйти из его круга крайне сложно. И вполне можно жить так оставаясь где-то внизу, система тебя будет содержать. Кстати, именно поэтому работящие китайцы с их отношением к труду так поднимаются наверх по всему миру, во всех странах.
...Первый раз сказали, что у нас радиация, так мы думали: это болезнь какая-то, кто заболеет -- сразу помирает. Нет, говорят, что-то такое, что наземле лежит и в землю лезет, а увидеть нельзя. Зверь, может, видит и слышит,а человек нет. А это неправда! Я видела... Этот цезий у меня на огороде валялся, пока дождь его не намочил. Цвет у него такой чернильный... Лежит и переливается кусочками... Прибежала с колхозного поля и пошла на свой огород... И такой кусочек синий... А через двести метров еще один... Величиной с платочек, что у меня на голове. Крикнула я соседке, другим бабам, мы все оббегали. Все огороды, поле вокруг... Гектара два... Может, четыре больших кусочка нашли... А один был красного цвета... Назавтра посыпал дождь. С самого утра. И к обеду их не стало. Приехала милиция, а уже не было чего показать. Только рассказывали... Кусочки вот такие... (Показывает руками.) Как мой платочек. Синие и красные.
Всё в этой книге ложь и выдумка.
Пожалуй, общение с очередным Шариковым смысла не имеет, так что будъте любезны - оставайтесь там, где вы сейчас и находитесь! А мне с Вами просто скучно, так что, сударь, позвольте откланяться.
Радует только то, что среди братского белорусского народа адекватных людей все же в разы больше.
Прощайте.
В эпизоде с 6й кб вранья чуть меньше, чем половина.
И ещё достаточно живых из числа персонала 6й кб, чтоб Алексеевич икала не переставая.
Спасибо.
Кстати, кто-нибудь знает про Бхопальскую трагедию, устроенную америкосами в Индии за пару лет чернобыльской. Там сразу около 3000 человек погибло плюс около 15000 в течение нескольких последующих лет. Что-то я сериала про это не видел.
-тут про то, что советская власть лжива и труслива.
-Вот, назовите мне хоть одно правительство в мире, которое не обманывало бы свой народ.
Т.е надо было снять,что власть хорошая и добрая или что?
Снимут фильм с другим гос-м с другой проблемой,где власть лжива и труслива,но тебе будет всё равно.
автору +100500
Здесь же такие косяки, что создается впечатление, что писала пнрвоклассница!
И ребенка носила больше года и пожарных "пожарниками" называет. И трусы у неё фонили, хоть она и не была на станции. Вам дерьмом лицо мажут, а вы внимаете и сглатываете. Вы предаете людей совершивших подвиг! Подвиг ради страны, которую теперь пытаются обгадить!
Сколько вообще таких вещей и мнений - знать бы где правда?
После этого читать уже нет смысла. Бойцовки стоят рядом с машинами всегда. И первое, что делает пожарный запрынивает в неё. Выезд на пожар в рубашке... Ну это как голому на ёлку.
П.С: Мне было 6ть лет когда произошла авария на ЧАЭС, не помню на какой день уже все таки сообщили что там ЧП. Но этот день я помню, я с мамой шел по улице и у меня пошла кровь из носа. Дальше только помню перепуганных родителей и на улицу не ногой ))))) А жили мы на 300 км юго-восточнее (если по прямой )))