Как выжить в нацистском концлагере

Скоро исполнится год, как я каждое утро ухожу в неизвестность. Я не знаю, вернусь ли вечером в барак. Мне может переломать все кости капо, если ему покажется, что я отлыниваю от работы. Меня может пристрелить любой эсэсовец, если ему не понравится выражение моего лица. Меня могут неожиданно ударить ногой в пах, если я нарушу строй во время вечерней поверки. Меня будут долго пытать, а потом повесят, если обнаружится, что мой сосед по блоку готовился к побегу.
Но и ночью — в бараке, погруженном в тревожный сон, — я не ощущаю уверенности, что доживу до утра. Меня уведут в умывальник и убьют, если на моем теле при внезапной проверке найдут одну-единственную вошь. Меня голым выгонят на мороз и не пустят в барак до утра, если обнаружат, что я сплю в кальсонах. Меня превратят в калеку, если я не отзовусь на свой номер во время ночной переклички.
И все же минувший год не прошел для меня зря. Я успел осмотреться, освоиться, многому научиться.
Если меня бьют, то я стараюсь стать так, чтобы не попало по почкам или между ног. Пусть уж лучше бьют по голове или животу. Кости черепа прочнее, чем кости кулака, а боли в животе быстро проходят, если сделать три-четыре энергичных вдоха и выдоха.
Какой бы я ни был голодный, я никогда не ем сырой картофельной шелухи, бумаги из-под маргарина и прочих отбросов. Я хорошо усвоил, что это кончается кровавым поносом, дизентерийным бараком и смертью.
Я сплю или, вернее, стараюсь спать «про запас» в любом положении: лежа, сидя и даже стоя, опираясь на лопату или вагонетку. Сон — пусть самый кратковременный — прекрасно восстанавливает силы.
Я освоил «работу очами». Я начинаю шевелиться и изображать необыкновенное трудолюбие только тогда, когда на меня смотрят капо или командофюрер. Но стоит им отвернуться — и я откровенно бездельничаю.
Я научился сохранять и накапливать тепло. Во время обеда я не сразу берусь за ложку, а долго нянчу в руках алюминиевую миску. Таким образом я грею озябшие, обескровленные руки. Вечером, перед отбоем, я прислоняюсь спиной к круглой печке, установленной в бараке, и впитываю в себя ее тепло. Казалось бы, нехитрая процедура. Но я почти не кашляю, и у меня никогда не болят простуженные почки.
Я постепенно научился преодолевать страх. Тот самый страх, который наряду с голодом эсэсовцы используют как главное орудие для подавления всего человеческого в заключенных, для низведения человека до уровня животного. Справиться с этим унизительным чувством, заложенным в каждом из нас самой природой, очень и очень трудно.
Но можно!
Страх — это продолжение неуверенности. Любой из нас пройдет по половице. Но если эту же половицу приподнять на два метра от земли, человек будет ступать по ней очень неуверенно. А с той же доски, укрепленной на высоте пятнадцать — двадцать метров, нетренированный человек обязательно сорвется. И столкнет его страх.
Другое дело, если доску приподнимать на два-три сантиметра каждый день. Постепенно человек привыкает к высоте и его покинет чувство неуверенности, чувство страха.
Нечто подобное произошло и со мной.
Теперь я довольно хладнокровно реагирую на брань и угрозы, пинки и зуботычины, на которые не скупятся эсэсовцы и их подручные.
Оскорбляться, возмущаться или — что еще хуже! — жалеть себя — не время и не место! Сочтемся позднее. А сейчас главное — это спокойствие и выдержка. Сей¬час главное — не сломаться, не впасть в панику, не поддаться мысли, что ты уже не тот, каким был прежде...
В лагере существует неписаный закон: как бы тебя ни били — молчи! Стонами и воплями ты ничего не изменишь, а удовольствие представителям «высшей» расы доставишь. Не зря старые лагерники не выносят «менестрелей» — так называют тех, кто вопит во время экзекуций. И я молчу.
Лагерь заставил меня отказаться от распространен¬ной ошибки молодости — от пренебрежения опытом старших поколений. Я убедился, что любой человек зрелого или пожилого возраста — будь это немецкий рабочий или польский профессор, французский инженер или югославский крестьянин, советский солдат или норвежский рыбак — знает жизнь и разбирается в людях, как правило, лучше меня. Конечно, я не все принимаю на веру, пропускаю услышанное через фильтры, но я вынужден признать, что советы старших приносят пользу.
И наконец главное. Для того чтобы бороться - надо жить. А выжить в лагере можно только в единении с теми, кто и здесь остался верен себе, не опустил руки и не сдался на милость судьбы. Другого пути для честного человека нет. И я уже давно отказался от борьбы за выживание в одиночку, обзавелся надежными друзьями..."